Исчезли люди без следа. Больше никто из приехавших в лагерь не полез, но, как туман разошелся, внимательно всё в бинокли осмотрели и даже на пленку засняли. А чего ж снимать-то? Скособоченные от времени бараки? Ржавую колючку под ногами? Там же без этого чертова — не к ночи будь помянут нечистый — тумана просто старый, тынц, заброшенный лагерь стоит не первый уже десяток лет.
Шуму в городе тогда было — знатно. Еще бы, не просто какой местный дурачок исчез без следа, а приезжий, да еще целый профессор из Петрограда. Губернская милиция приезжала, какое-то еще начальство, даже, кажется, чекисты интересовались. Слух ходил, хотели военных просить, что б лес в округе лагеря прочесали, но потом — отказались. Нету у нас поблизости больших гарнизонов, чтобы можно было много людей взять. А издалека вести — только время и ресурсы, тынц, народные тратить, всё без толку. А и в самом деле, какая разница, кто ищет то, что вообще пропало? Хоть наш участковый, хоть городские сыщики, хоть губернские, а хоть и всю армию на ноги подымай…
Казалось, тынц, так всё и кончилось. Те, кто уцелел, ну, не ходил в центр лагеря, по домам разъехались, а чего им тут дальше-то сидеть? Что уж там семьям профессора и спутников его сообщили — не знаю, но ровно через год, день в день, а может даже и час в час, совсем рядом с лагерем, у лесной тропочки, что грибники для себя пробили, нашелся череп — профессорский. По очкам его сперва опознали. Золотая оправа была, заметная, её в городе хорошо все запомнили. А тут — глянь, лежит под кустом, уцелевшими зубами щерится и те самые очочки на нем…
Конечно, у многих с души отлегло тогда, хоть что-то, да обнаружилось от пропавших. Всегда так бывало с другими, значит, и профессор туда же пропал, как все. А старое, привычное, будь оно трижды чертовщиной — не к ночи будь помянут — уже не такое страшное, как что-то новое. Всегда так, тынц.
Но вот сдали череп в милицию, те его — на анализ, проверить-то надо тот ли это, а вдруг в городе шутник какой завелся? Подбросил чужой череп с похожими очками, да издевается, хихикает исподтишка, гад… Но — всё верно оказалось. Запросили в Петрограде зубную карту этого профессора, сравнили с найденным. То самое. Да еще и фотки раздобыли, где профессор в очках, опять сравнили. И очки — те самые.
И надо же было какому-то из молодых лейтенантов, умнику, додуматься, что выглядит череп очень уж старым. Ну, за год, пусть и не в земле, а на поверхности, под дождями, под снегом, под солнцем не мог он так состариться. Прихватил этот лейтенантик череп, с разрешения начальства, само собой, и отвез даже не в губернию — в Самару. Там как раз во всю шли работы по радиоуглеродному анализу. Слышали про такой? Физики с историками объединились и по изотопам определяют возраст разных древностей. Ну, костей динозавров, скажем, или рыцарских доспехов. Прославляют отечественную науку, значит.
Вот только лейтенантик, как потом сказал, для "чистоты эксперимента", через своего дружка-одноклассника подсунул на анализ череп, не предупредив, чей он и откуда взялся. Мол, нашел и — всё, тынц. И получил через неделю официальное заключение из лаборатории, справку с подписями и печатями, что представленной лейтенантом таким-то находке такой-то, за инвентарным номером таким-то не меньше пяти и не больше семи тысяч лет… Оплошали маленько историки с физиками, не полезли смотреть на зубы запломбированные, вот и получили вместо скандала о фальсификации настоящие данные.
Но только после этого всё и заглохло. Привез лейтенант этот череп обратно в город, а тут же, через день считай, из самой Москвы нагрянули гости. Из контрольного отдела, ревизоры. Всего-то двое, мужчина и женщина. Походили по городу, послушали всякие наши байки, поговорили с народом. А потом — взяли со всех милицейских, да и вообще, кто в поисках профессора участвовал, подписки какие-то странные о неразглашении того, о чем и так все в городе знают. Изъяли череп профессора — и зачем он им-то? — и укатили обратно…"
— Слушай-ка, а ты-то откуда всё это знаешь? — с легким удивлением спросила Анька. — И про поиски, и про анализ радиоуглеродный… так в городе обо всем этом и рассказывали?
— Ну, уж нет, — чуть ехидно улыбнулась вместо Маши Александра. — В городе таких подробностей мало кто знает… Просто лейтенантик этот, ну, что инициативу проявил и в Самару ездил… он — отец машкин. Сейчас уже третий год в губернии служит, а вот Машку с мамкой здесь оставил пока, что б школу закончила. Он нам эту историю и рассказывал, когда мы в очередной раз за грибами собрались и решили втихаря в лагерь заглянуть, проверить по детской наивности разговоры все эти страшные…
— Напугал, значит, вас, — успокоилась слегка Анька, разъяснив для себя несложную, почти бытовую загадку осведомленности девчонок. — Отбил охоту по всяким потусторонним местам шастать, где люди на пять тысяч лет пропадают?
— Ну, напугать-то, конечно, напугал, — томно произнесла Маша, чувствуя, что сейчас убьет гостью наповал своими словами. — Но охоту не отбил, сходили мы все-таки в лагерь…
По комнате прошел сквозняк и будто дохнуло в теплую ночь поздней весны тяжелой сыростью глубокого колодца, со дна которого и днем видны звезды… забегали, заметались по потолку и стенам шероховатые причудливые тени… затрещало пламя свечей, да так громко и внятно, что даже готовая к любой неожиданности Анька вздрогнула и непроизвольно потянулась прижаться к сидящей рядышком, на подлокотнике кресла Александре…
4
В административном корпусе было тепло, в сравнении с бараком — так даже жарко, и еще очень вкусно пахло свежей сосной, будто бы совсем недавно тут закончились строительные работы и еще продолжали плакать светлой смолой совсем недавно превратившиеся в бревна стволы деревьев… Конвоируемый молоденьким солдатиком, несуразно лопоухим, но с неожиданно твердым, жестким взглядом, зека Чехонин только незаметно постреливал глазами по сторонам, не давая повода к окрику или удару прикладом промеж лопаток. А что ж, пока его здесь не признали окончательно, во всех сферах лагерной жизни, и такое вполне могло случиться, от грубости и рвения рядовых конвойных не застрахован ни один самый авторитетный сиделец.
Солдатик провел Чехонина мимо стола дежурного офицера, расположенного в глубоком эркере в нескольких шагах от входной двери, только коротко и важно проговорил: "К самому!" Чехонин заметил, как офицер слегка напрягся от упоминания начальства и молча кивнул. "Видно, побаиваются здесь "кума", раз "самим" кличут, надо будет ухо-то востро держать", — подумал Чехонин, направляясь по команде конвойного вверх по лестнице, на второй этаж. На лестнице зека и сообразил, откуда распространяется на весь корпус этот чудный смолянистый аромат: резные перила крутой, но невысокой лесенки были свежими, только-только из мастерской.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
